04.05.2011 в 09:38
Пишет FFest:7-36
Fullmetal Alchemist. Зольф Дж. Кимбли периода Ишварской войны. “Этот мир так хорош за секунду до взрыва”. © NH!
URL записиFullmetal Alchemist. Зольф Дж. Кимбли периода Ишварской войны. “Этот мир так хорош за секунду до взрыва”. © NH!
Пишет Гость:
08.05.2011 в 00:45
На самом деле, автор знает заказчика и наоборот, но это не беда) Ахтунг - у автора весьма своеобразное видение Кимбли! И да, это его первый фанфик про него х)
850.
Если слишком долго смотреть на солнце, начинают болеть глаза.
Кимбли знает это прекрасно, но взгляда не отводит...Кимбли знает это прекрасно, но взгляда не отводит, смотрит на светило, разливающее свой свет по политым кровью ишварским землям, с плохо скрываемым удовлетворением, словно кот после сытной кормежки. Боль очищает и вдохновляет; боль – это то, что доказывает: происходящее – реальность.
Солнце вездесуще, оно проникает в каждый укромный уголок, где солдаты тщетно пытаются скрыться от его укоряющего, пышущего гневом лика. В полдень, когда зной особенно беспощаден, все пытаются спрятаться от него; все, кроме Багрового алхимика - он только улыбается насмешливо, не спеша укрыться, впитывая обжигающий яд всей кожей, которая так и осталась бледной, чем лишь плодит новые пересуды о себе, которые, впрочем, ему глубоко безразличны. Ему не от кого скрываться: и небо, и тем более люди ему – не укор. Да и разве можно укорять за то, что приносит тебе истинное удовольствие?
«Маньяк» - самое безобидное слово, которым обменивались солдаты за его спиной. «Психопат» - безмолвный гнев, который он читал в глазах тех, кого убивал. Безнравственность? О нет, скорее, аморальность – впрочем, они могли звать это, как хотели. Он всего лишь делал свою работу, и делал ее идеально, так творчески, как никто иной. И все, на что он мог претендовать – лишь на получение удовольствия от выполнения этой работы. Маленькая, извращенная радость, ненормальность которой он осознавал сам, но от которой отчаянно не желал отказываться.
Ишварские женщины прозвали его дьяволом. Белая кожа, не поддающаяся ультрафиолетовому излучению, черные, смоляные волосы, собранные в хвост – не хвост даже, хлыст! А еще холодный взгляд – уж лучше бы он был чудовищно безразличен, чем так заинтересованно пытлив! – да, ему, пожалуй, было, за что иметь такое прозвище. Демон, вальяжный и молниеносный, смертельно опасный, не щадивший никого.
Так безжалостен к другим, наверное, мог быть лишь тот, кто, не раздумывая, принес бы свою собственную жизнь в жертву на алтарь своих принципов и идеалов.
Смотреть на солнце – ритуал. Смотря на него, красноглазые ишвариты возносят молитвы своему Богу, но Кимбли – нет. Только чувствует свою безнаказанность и свободу по рукам и ногам да пьянящий и в то же время отрезвляющий жар – кусочек реальности, который остался неизменным в этом некогда прекрасном месте, ставшем огромным кладбищем.
Вчера он впервые превратил во взрывчатку ребенка. А потом взорвал - на глазах у его матери. Женщина смотрела, широко раскрыв глаза, плеская ужасом, будучи не в силах сдвинуться с места, словно прикованная. Но мгновение спустя, остервенелая, дикая, сорвалась и кинулась – не к обугленному тельцу своего сына, а к холодным глазам его убийцы, стремясь выцарапать их и, разумеется, не зная, что это обернется ее собственной гибелью.
Когда взорвалась и она, Кимбли лишь усмехнулся и отвернулся, смахивая пыль со своей когда-то незапятнанно-белой майки. Они погибли бы все равно, неважно, как и от чьих рук. Он убил их быстро; их странный ишварский Бог, если он действительно есть и еще не оставил своих детей пустыни на растерзание аместрийским варварам, несомненно, примет маленьких мучеников в свои объятья.
Уходя с поля короткого боя, ставшего могилой для двух человек, и равнодушно-насмешливо поднимая глаза на золотой круг солнца, Кимбли думал об одном: разве после этого его можно обвинить в немилосердии?
О том же самом он думал в тот день, когда эта война началась. Багровый алхимик прекрасно помнил первый день войны, едва ли упиваясь этим воспоминанием.
Душный воздух – с тех пор к нему только прибавился запах гари и крови, - редкие деревья, маленькие, жалкие домики, в которых ютились смуглые люди с гордо сверкавшими глазами – если бы они знали, сколько боли и затравленности появится в них через несколько недель! – и жажда. Воды, смерти, криков о помощи и проклятий. Кимбли, стоя среди военных с каменными лицами, с трудом скрывал нетерпение на своем собственном, жадно раздувая ноздри, как поджарая гончая, ожидавшая момента, когда ее спустят с поводка.
Он сухими, покрасневшими – не от слез, от пыли и гари – глазами зорко выслеживал тех, кого должен был убить. Люди копошились в муравейниках своих домов и жизней, не ведая, что скоро им и предстоит стать муравьями, безжалостно раздавленными безупречной военной машиной Аместриса.
А потом с вызовом смотрел на солнце, жарко и безмятежно светившее с безоблачного неба, пару мгновений спустя переведя взгляд на свое собственное светило, вытатуированное на ладони. Картинка мирного Ишвара навсегда отпечаталась в памяти – старая фотография, которой не нашлось места в любимых альбомах.
Напряженное безмолвие давило на барабанные перепонки. Мир пустыни словно замер, боясь даже дышать, ожидая самого страшного события в своей истории.
-Черт возьми, этот мир так хорош за секунду до взрыва, - шептал Зольф, кривя губы и соединяя воедино ладони, превращая Ишвар в кучу обугленных головешек - разжигая гулкий и жадный костер, дровами в котором становились человеческие жизни.
Через несколько часов все окрасилось в красный: и небо, и вода, и песок, и его собственная шинель, сброшенная за ненадобностью. Он больше не был Багровым алхимиком – вернее, все еще был, но багрянец, давший ему титул, стал пронзительно-алой кровью.
Кровавый алхимик? Истинная правда. Это имя подходило ему куда лучше…
Если слишком долго смотреть на солнце, глаза слезятся.
Кимбли чувствует, как что-то режет чувствительную сетчатку, но предательские капли так и не появляются на его лице.
Он милостив, пусть он и не плачет от боли, не жаждет окончания кровопролития и не хочет сострадать, изменяя тем самым самому себе. Но он милостив - и потому оставляет слёзы тем, кому они нужнее.
URL комментария850.
Если слишком долго смотреть на солнце, начинают болеть глаза.
Кимбли знает это прекрасно, но взгляда не отводит...Кимбли знает это прекрасно, но взгляда не отводит, смотрит на светило, разливающее свой свет по политым кровью ишварским землям, с плохо скрываемым удовлетворением, словно кот после сытной кормежки. Боль очищает и вдохновляет; боль – это то, что доказывает: происходящее – реальность.
Солнце вездесуще, оно проникает в каждый укромный уголок, где солдаты тщетно пытаются скрыться от его укоряющего, пышущего гневом лика. В полдень, когда зной особенно беспощаден, все пытаются спрятаться от него; все, кроме Багрового алхимика - он только улыбается насмешливо, не спеша укрыться, впитывая обжигающий яд всей кожей, которая так и осталась бледной, чем лишь плодит новые пересуды о себе, которые, впрочем, ему глубоко безразличны. Ему не от кого скрываться: и небо, и тем более люди ему – не укор. Да и разве можно укорять за то, что приносит тебе истинное удовольствие?
«Маньяк» - самое безобидное слово, которым обменивались солдаты за его спиной. «Психопат» - безмолвный гнев, который он читал в глазах тех, кого убивал. Безнравственность? О нет, скорее, аморальность – впрочем, они могли звать это, как хотели. Он всего лишь делал свою работу, и делал ее идеально, так творчески, как никто иной. И все, на что он мог претендовать – лишь на получение удовольствия от выполнения этой работы. Маленькая, извращенная радость, ненормальность которой он осознавал сам, но от которой отчаянно не желал отказываться.
Ишварские женщины прозвали его дьяволом. Белая кожа, не поддающаяся ультрафиолетовому излучению, черные, смоляные волосы, собранные в хвост – не хвост даже, хлыст! А еще холодный взгляд – уж лучше бы он был чудовищно безразличен, чем так заинтересованно пытлив! – да, ему, пожалуй, было, за что иметь такое прозвище. Демон, вальяжный и молниеносный, смертельно опасный, не щадивший никого.
Так безжалостен к другим, наверное, мог быть лишь тот, кто, не раздумывая, принес бы свою собственную жизнь в жертву на алтарь своих принципов и идеалов.
Смотреть на солнце – ритуал. Смотря на него, красноглазые ишвариты возносят молитвы своему Богу, но Кимбли – нет. Только чувствует свою безнаказанность и свободу по рукам и ногам да пьянящий и в то же время отрезвляющий жар – кусочек реальности, который остался неизменным в этом некогда прекрасном месте, ставшем огромным кладбищем.
Вчера он впервые превратил во взрывчатку ребенка. А потом взорвал - на глазах у его матери. Женщина смотрела, широко раскрыв глаза, плеская ужасом, будучи не в силах сдвинуться с места, словно прикованная. Но мгновение спустя, остервенелая, дикая, сорвалась и кинулась – не к обугленному тельцу своего сына, а к холодным глазам его убийцы, стремясь выцарапать их и, разумеется, не зная, что это обернется ее собственной гибелью.
Когда взорвалась и она, Кимбли лишь усмехнулся и отвернулся, смахивая пыль со своей когда-то незапятнанно-белой майки. Они погибли бы все равно, неважно, как и от чьих рук. Он убил их быстро; их странный ишварский Бог, если он действительно есть и еще не оставил своих детей пустыни на растерзание аместрийским варварам, несомненно, примет маленьких мучеников в свои объятья.
Уходя с поля короткого боя, ставшего могилой для двух человек, и равнодушно-насмешливо поднимая глаза на золотой круг солнца, Кимбли думал об одном: разве после этого его можно обвинить в немилосердии?
О том же самом он думал в тот день, когда эта война началась. Багровый алхимик прекрасно помнил первый день войны, едва ли упиваясь этим воспоминанием.
Душный воздух – с тех пор к нему только прибавился запах гари и крови, - редкие деревья, маленькие, жалкие домики, в которых ютились смуглые люди с гордо сверкавшими глазами – если бы они знали, сколько боли и затравленности появится в них через несколько недель! – и жажда. Воды, смерти, криков о помощи и проклятий. Кимбли, стоя среди военных с каменными лицами, с трудом скрывал нетерпение на своем собственном, жадно раздувая ноздри, как поджарая гончая, ожидавшая момента, когда ее спустят с поводка.
Он сухими, покрасневшими – не от слез, от пыли и гари – глазами зорко выслеживал тех, кого должен был убить. Люди копошились в муравейниках своих домов и жизней, не ведая, что скоро им и предстоит стать муравьями, безжалостно раздавленными безупречной военной машиной Аместриса.
А потом с вызовом смотрел на солнце, жарко и безмятежно светившее с безоблачного неба, пару мгновений спустя переведя взгляд на свое собственное светило, вытатуированное на ладони. Картинка мирного Ишвара навсегда отпечаталась в памяти – старая фотография, которой не нашлось места в любимых альбомах.
Напряженное безмолвие давило на барабанные перепонки. Мир пустыни словно замер, боясь даже дышать, ожидая самого страшного события в своей истории.
-Черт возьми, этот мир так хорош за секунду до взрыва, - шептал Зольф, кривя губы и соединяя воедино ладони, превращая Ишвар в кучу обугленных головешек - разжигая гулкий и жадный костер, дровами в котором становились человеческие жизни.
Через несколько часов все окрасилось в красный: и небо, и вода, и песок, и его собственная шинель, сброшенная за ненадобностью. Он больше не был Багровым алхимиком – вернее, все еще был, но багрянец, давший ему титул, стал пронзительно-алой кровью.
Кровавый алхимик? Истинная правда. Это имя подходило ему куда лучше…
* * *
Если слишком долго смотреть на солнце, глаза слезятся.
Кимбли чувствует, как что-то режет чувствительную сетчатку, но предательские капли так и не появляются на его лице.
Он милостив, пусть он и не плачет от боли, не жаждет окончания кровопролития и не хочет сострадать, изменяя тем самым самому себе. Но он милостив - и потому оставляет слёзы тем, кому они нужнее.
[...Soulless...], я так щастлеф, что моя заявко тебя вдохновила! Цпасыба тебе исчо стопиццот раз!